Улеглись. Мужик на печи, баба на лавке. Пришла темна ноченька, потом утро настало.
Утром-то никто и не встает. Ни тот, ни другой и не шелохнутся — не хотят горшка мыть.
Бабе надо коровушку поить, доить да в стадо гнать, а она с лавки-то и не подымается.
Соседки уже коровушек прогнали.
— Что это Маланьи-то не видать? Уж всё ли по-здорову?
— Да, бывает, позапозднилась. Обратно пойдем — не встретим ли... И обратно идут — нет Маланьи.
— Да нет уж! Видно, что приключилося!
Соседка и сунься в избу. Хвать! — и дверь не заложена. Неладно что-то. Вошла, огляделась:
— Маланья, матушка!
А баба-то лежит на лавке, во все глаза глядит, сама не шелохнется.
— Почто коровушку-то не прогоняла? Аи, нездоровилось? Молчит баба.
— Да что с тобой приключилось-то? Почто молчишь? Молчит баба, ни слова не говорит.
— Господи помилуй! Да где у тебя мужик-то?.. Василий, а Василий! Глянула на печь, а Василий там лежит, глаза открыты и не
ворохнётся.
— Что у тебя с женой-то? Ай, попритчилось?
Молчит мужик, что воды в рот набрал. Всполошилась соседка:
— Пойти сказать бабам! — Побежала по деревне: — Ой, бабоньки! Неладно ведь у Маланьи с Василием: лежат пластом — одна на лавке, другой на печи. Глазоньками глядят, а словечушка не молвят. Уж не порча ли напущена?
Прибежали бабы, причитают около них:
— Матушки! Да что это с вами подеялось-то? Маланьюшка! Ва-сильюшка! Да почто молчите-то?
Молчат оба, что убитые.
— Да бегите, бабы, за попом! Дело-то совсем неладно выходит. Сбегали. Пришел поп.
— Вот, батюшка, лежат оба — не шелохнутся; глазоньки открыты, а словечушка не молвят. Уж не попорчены ли?
Поп бороду расправил — да к печке:
— Василий, раб божий! Что приключилось-то? Молчит мужик.
Поп — к лавке:
— Раба божия! Что с мужем-то? Молчит баба.
Соседки поговорили, поговорили да и вон из избы. Дело не стоит: кому печку топить, кому ребят кормить, у кого цыплята, у кого поросята. Поп и говорит:
— Ну, православные, уж так-то оставить их боязно, посидите кто-нибудь.
Той некогда, другой некогда.
— Да вот,— говорят,— бабка-то Степанида пусть посидит, у нее не ребята плачут — одна живет.
А бабка Степанида поклонилась и говорит:
— Да нет, батюшка: даром никто работать не станет! А положи жалованье, так посижу.
— Да какое же тебе жалованье положить? — спрашивает поп, да и повел глазами-то по избе. А у двери висит на стенке рваная Маланьина кацавейка, вата клоками болтается.— Да вот,— говорит поп,— возьми кацавейку-то. Плоха, плоха, а все годится хоть ноги прикрыть.
Только это он проговорил, а баба-то, как ошпарена, скок с лавки, середь избы стала, руки в боки.
— Это что же такое? — говорит.— Мое-то добро отдавать? Сама еще поношу да из своих рученек кому хочу, тому отдам.
Ошалели все. А мужик-то этак тихонько ноги с печи опустил, склонился да и говорит:
— Ну вот, баба, ты перво слово молвила — тебе и горшок мыть.

Как увидал богатый брат, что у коня хвоста нет, заругался, закричал:
— Сгубил коня! Я этого дела так не оставлю! И подал на бедняка в суд.
Много ли, мало ли времени прошло, вызывают братьев в город на суд.
Идут они, идут. Бедняк думает:
«Сам в суде не бывал, а пословицу слыхал: слабый с сильным не борись, а бедняк с богатым не судись. Засудят меня».
Шли они как раз по мосту. Перил не было. Поскользнулся бедняк и упал с моста. А на ту пору внизу по льду ехал купец, вез старика отца к лекарю.
Бедняк упал да прямо в сани попал и ушиб старика насмерть, а сам остался жив и невредим.
Купец ухватил бедняка:
— Пойдем к судье!
И пошли в город трое: бедняк да богатый брат и купец.
Совсем бедняк пригорюнился:
«Теперь уж наверняка засудят».
Тут он увидал на дороге увесистый камень. Схватил камень, завернул в тряпку и сунул за пазуху.
«Семь бед — один ответ: коли не по мне станет судья судить да засудит, убью и судью».
Пришли к судье. К прежнему делу новое прибавилось. Стал судья судить, допрашивать.
А бедный брат поглядит на судью, вынет из-за пазухи камень в тряпке да и шепчет судье:
— Суди, судья, да поглядывай сюда.
Так раз, и другой, и третий. Судья увидал и думает: «Уж не золото ли мужик показывает?» Еще раз взглянул — посул большой. «Коли и серебро, денег много».
И присудил бесхвостого коня держать бедному брату до тех пор, покуда у коня хвост не отрастет. А купцу сказал:
— За то, что этот человек убил твоего отца, пусть он сам станет на льду под тем же мостом, а ты скачи на него с моста и задави его самого насмерть, как он твоего отца задавил.
На том суд и кончился. Богатый брат говорит:
— Ну, ладно, так и быть, возьму у тебя бесхвостого коня.
— Что ты, братец,— бедняк отвечает.— Уж пусть будет, как судья присудил: подержу твоего коня до тех пор, покуда хвост не вырастет.
Стал богатый брат уговаривать:
— Дам тебе тридцать рублей, только отдай коня.
— Ну, ладно, давай деньги.
Отсчитал богатый брат тридцать рублей, и на том они поладили. Тут и купец стал просить:
— Слушай, мужичок, я тебе твою вину прощаю, все равно родителя не воротишь.
— Нет, уж пойдем, коли суд присудил, скачи на меня с моста.
— Не хочу твоей смерти, помирись со мной, а я тебе сто рублей дам,— просит купец.
Получил бедняк с купца сто рублей. И только собрался уходить, подзывает его судья:
— Ну, давай посуленное.
Вынул бедняк из-за пазухи узелок, развернул тряпицу и показал судье камень.
— Вот чего тебе показывал да приговаривал: «Суди, судья, да поглядывай сюда». Кабы ты меня засудил, так я б тебя убил.
«Вот и хорошо,— думает судья,— что судил я по этому мужику, а то бы и живу не быть».
А бедняк, веселый, с песенками, домой пришел.